Владимир Личутин: замечательный русский писатель, помор, певец Русского Севера

В этому году исполняется 85 лет замечательному русскому писателю, помору, певцу Русского Севера, Владимиру Личутину. В советское время он входил в круг великих русских писателей-деревенщиков, вместе с Распутиным, Абрамовым и Астафьевым.

А вот, что Личутин говорит в своем свежем интервью:
Корень русского народа — это деревня. Деревня — основание. А город — яма, в которую это основание опускается, это могильный холм над деревней. Деревня гибнет, с ней уходит культура, национальное сознание. Население гибнет. Почему не могут возродить село? Потому что его убили полностью. Центральная Русь загублена, Север загублен. Последние деревни разъезжаются. Гибель идет по нарастающей. Идет страшный процесс. Безразличие, отвращение, которое началось еще в сороковые годы — как отрыжка после революции, — только усилилось. Тогда вся земля была засеяна, в деревнях было полно народу, скот ходил по улицам. А теперь я сам живу в деревне: в пяти деревнях ни одной коровы, ни одной козы, ни одной курицы. А ведь еще не так давно огромные стада были. Откуда им взяться теперь? Мы все едим искусственное, химическое.

Русский народ особый. Об этом говорили и философы. В нем — терпение, сострадание, жалость, совесть. И что важно, неприязнь к наживе, к деньгам как к самоцели. А сейчас все заменяется прибылью. Говорят: улыбайся, потому что это выгодно. Внушают: если выгодно, значит, правильно. Все меряется рублем.

Протестантизм — вот религия, которая легла на немецкую почву. Теперь мечтают и нас в него втянуть, но не выходит. Нам от природы свойственно отвращение к ростовщичеству, к накоплению, к культу денег. Это стало частью народной души. Либералы, наши идеологические противники, именно с этим и борются, хотят вымести это чувство и внедрить культ рубля. Внедрить в душу «золотую куклу». Но у них не получается.

А что такое любовь?.. В Поморье, например, такого слова вообще не было — ни в обхождении с женщиной, ни в семейных отношениях. Вы знаете, это чувство преходящее, мгновенное, оно как раз минует душу. На Севере главное слово было «жалеть», оно заменяло слово «любовь». Жалость богаче и сокровеннее, она неумирающая. Кто начинает жалеть других в детстве, тот будет жалеть их до глубокой старости. А любовь — любовь к водке, любовь к деньгам, любовь к женщине, — она рассыпана, у нее нет концентрации чувства. А жалость заполняет всю душу сразу, она означает конкретное дело. Пожалеть — значит что-то сделать. Ты же не любишь старушку корявую, или старика изморщенного, или пьяницу, который валяется под забором. Пройдешь мимо. А пожалеть — это да. Подойдешь, скажешь: «Тебе что-то нужно?» Ты не скажешь: «Я тебя люблю». Нет. Жалко. Старушку морщинистую, которая едва плетется, — жалко. Если человек душой организован, он ее пожалеет, сердцем отзовется.

Сохранение нации, русского народа — вот главная, самая высокая задача. Больше ничего и нет. Родина, народ — все остальное временно. Когда рушится нация, рушится и будущее. А человек связан с миром тонкими, почти невидимыми нитями — даже с тем, что вроде бы его не касается. Где-то далеко, где-то вне его поля зрения. Но все равно — сердце болит, когда тяжело народу. Почему-то болит. И в этом — всё. Не так важно, что ты ешь — сухарь или коврижку, — как ты одет, в какой обстановке живешь. Есть нечто большее. Есть главное чувство, которое выше всего остального.

А национальное чувство — оно не придумано, оно исходит изнутри, из самой природы человека. Это и есть настоящая вера — не в церковном смысле, а в человеческом, глубинном. А у нас это чувство под запретом. Русский национализм запрещен, и это страшно. Потому что речь не о злобе, не об агрессии, не о вражде, а о высшей форме сопричастности, которая дана человеку от рождения. Не выдумана — дана, а мы ее уничтожили. Даже в паспорте больше не пишут: «русский». Убрали национальность. Мы опустились так низко, что, кажется, уже некуда ниже, и никто этого не замечает.